7 детей, 20 внуков, 48 правнуков и три праправнука. Все прекрасно владеют казахским языком и соблюдают казахские традиции. Такую награду свыше за стойко перенесенные трудности жизни получила Роза АКИМОВА, ее 95-летний юбилей отметили недавно. Жизнь хрупкой голубоглазой женщины, как калейдоскоп, соткана из миллионов счастливых и горьких мгновений.
ДЕТСТВО
Роза родилась в семье очень состоятельного ингушского конезаводчика Гушка Далгиева. Мама Патимат тоже из известного рода Мезгиевых. Ачулукский район, село Далаково, Чечено-Ингушская автономная республика (сейчас Назрановский район, Республика Ингушетия, РФ). Богатая традициями, обеспеченная, счастливая многодетная семья — так запомнила свое детство до депортации Роза Гушкаевна. Огромный светлый двухэтажный дом, ухоженный сад с плодовыми и ягодными деревьями, виноградник с длинными стеблями, которые напоминали лианы, в тени которых летом отдыхала семья и многочисленные гости. За садом начинались поля кукурузы и картошки, была своя пасека. Недалеко от дома текла речка, в которой летом часто купалась детвора. Папа утром рано уходил на поля, а после — на конеферму. Мама занималась кухней — делала запасы меда, ягод и фруктов, варила джем и варенье, готовила сыр, взбивала масло на зиму. Работы хватало в большой усадьбе Далгиевых, и все свои навыки она прививала дочерям. Также мама Розы великолепно шила и всех своих домочадцев обшивала красивой одеждой. Казалось, счастье будет вечным.
ВОЙНА НЕ ПРОШЛА МИМО
А когда началась война, старший брат семнадцатилетним юношей ушел на фронт защищать Родину. Отца из-за возраста не взяли, и он решил помогать из дома — отдавал в фонд обороны вырученные деньги с урожая. Летом 1942 года Роза была в гостях в городе Малгабеке. Фашисты быстро наступали на Кавказе, и в один из дней, убегая в лес от обстрела из тяжелых орудий, Роза получила осколочное ранение в ногу. Рана зажила, но всегда давала о себе знать.
В одном из кровопролитных боев, когда советские войска отступали, на речке Осетия была страшная бомбежка. И ночью, чтобы не попасть под обстрел, мужчины и мальчишки ходили на поле боя искать выживших солдат. Отец однажды привел оттуда тяжело раненного коня. Видимо, кавалерист был убит. Он долго выхаживал его, дал ему имя Барон.
НИЧТО НЕ ПРЕДВЕЩАЛО БЕДЫ
— Рано утром семью разбудил стук в дверь, — вспоминает Роза-апай. — Вошли три человека: двое солдат, а один, судя по мундиру, офицер. Он протянул отцу бумагу и приказал собираться. Отец, ничего не понимая, стал спрашивать: куда собираться, зачем? Военный его прервал, сказав: «Вопросы задавать здесь могу только я. Вам 30 минут на сборы». Солдаты остались в доме, а офицер увел куда-то отца. Мама была в полной растерянности и, не зная, что делать, кидалась то к одной вещи, то к другой. Солдаты, видимо, нас жалели, они показали ей жестами, что не вещи берите, а покушать. Мне шел 15-й год, две сестренки младше меня, два братика совсем маленькие. Помню, мама взяла ведро меда, ведро топленого сливочного масла, небольшой мешок муки кукурузной. В один мешок скидали постельное белье. И это все, что мы могли поднять и унести. Солдаты нас повели на сборный пункт — мы жили в низине, а сборный пункт был на холме. Запомнились суматоха, плач. Оказалось, что не только нас, а все село согнали туда. Папы не было там, их держали в другом месте, видимо, власти побоялись побегов или сопротивления. Моя мама была очень практичная и деловая женщина.
Она поняла, что еще долго нас будут собирать. Попросив у солдат разрешения, она мне с сестренкой велела сбегать домой и прихватить продуктов и одежды, сколько сможем унести. И мы с сестренкой бегали три раза. В последний раз прибежали домой и в глаза мне бросилась мамина швейная машинка, не помню ее названия, но на ней шила мама и ткани, и толстую кожу, даже вещи из овчины. Я продела руку под рукав машинки и захватила с собой, потом она очень пригодилась нам.
— Многие молодые женщины были с маленькими детьми, они не могли взять даже самое необходимое с собой. Одного ребенка она несет на руках, второго тянет за руку, другие, держась за подол, идут за ней. Буквально в чем были, в том и погнали их на сборный пункт. Потом нас погрузили в машины, повезли на станцию, там вещи из машины мы перегружали в вагоны-скотовозы. Они были деревянные, в дырах от пуль. С двух сторон вагона почти на самом верху маленькие зарешеченные окошечки. Пол железный. По бокам деревянные нары, в середине стояла буржуйка. Когда нас всех загрузили, то на эти полки лишь стариков и детей смогли разместить. А мы все лежали на железном полу на своих вещах. Ночь мы переночевали в Беслане, а уже 24 февраля пустились в долгий путь, — рассказывает Роза-апай.
ДЛИННАЯ ДОРОГА В КАЗАХСТАН
— Не помню, сколько мы ехали. Нас кормили один раз в день какой-то похлебкой. Два раза в день — утром и вечером — делали остановки, чтобы справить свою естественную нужду. Было холодно, полная антисанитария: люди спали в одежде и все завшивели, многие стали болеть. Конвоиры во время остановок проверяли вагон и выносили трупы. В дороге у меня умерла бабушка. Если остановка затягивалась, то родственникам разрешалось у железнодорожной насыпи на скорую руку захоронить тела родных и прочитать молитву. Но это было крайне редко. Зачастую конвоиры забирали тела и выкидывали за железнодорожную насыпь. Так как шла война и в первую очередь зеленый свет давали военным эшелонам, наш состав часто стоял в тупиках, ожидая разрешения для дальнейшего следования, — продолжает свой рассказ Роза Гушкаевна.
«ДАЙТЕ НАМ В ДОЛГ, НА ОБРАТНОМ ПУТИ ВЕРНЕМ»
— С нами в вагоне ехали три студента. Это ведь случилось как раз на 23 февраля, помните, это же был праздник — День Советской армии. Эти парни учились в Орджоникидзе (сейчас Владикавказ) в институте и их на праздник отпустили домой. Один из них был из нашего села, а двоих товарищей он пригласил к себе в гости, так как они жили далеко от города. И вот так они тоже попали под эту гребенку. Мне запомнилась их жизнерадостность. Они подходили к плачущим старикам, успокаивали их, говорили, что это ошибка, что скоро товарищ Сталин узнает обо всем и накажет виновных. Иногда на остановках к нашему эшелону подходили люди и предлагали продукты — яйца, картошку. Помню, эти парни шутили с ними: «Дайте нам в долг, на обратном пути вернем». Эти же парни после долгого обследования пола в вагоне в одном углу нашли маленькую дырочку. И уже на последующих станциях они попросили всех, кто увидит любые железные предметы, прутья, приносить с собой. Так они подручными средствами смогли отогнуть края железного настила, увеличить дырку и соорудить подобие туалета. Потом женщины сделали занавеску и это нас спасало. Про простые гигиенические возможности даже и не мечтали — воды не было, чтобы просто позволить себе руки помыть.
СТАЛИНГРАД
— Помню, как проезжали Сталинград. Словами не передать тот ужас, даже спустя 80 лет невозможно забыть черную, усыпанную пеплом землю, то там, то здесь дымящиеся руины. Не было ни одного целого дома. Мы стояли на вокзале, наверное, опять пропускали эшелоны. Нам открыли ворота вагона, и мы все сгрудились у перекладины, которая закрывала вход. Сколько на вокзале было попрошаек, искалеченных войной. На этом фоне выделялись женщина и мужчина в шинели с маленькой девочкой. Они подошли к нашему вагону и этот мужчина-военный, у него не было правой руки, потому что рукав был пустой, протянул шубу и попросил на обмен каких-нибудь продуктов. Мой папа сказал маме: «Дай им чего-нибудь, только не бери шубу. Просто так дай». Мама что-то собрала им, и я помню, как этот военный схватил руку мамы, плакал, целовал и благодарил ее. На этой стоянке мы увидели весь тот ужас, который заключается в слове «война» — голод, разруха, искалеченные люди. Невозможно описать.
СОЛЬ
— Помню, как-то утром нас остановили и разрешили справить свои физиологические потребности. На соседнем перроне стоял состав. Первыми сходили мужчины, потом пошли мы — девчата. Отец мне тихо говорит: «Там в составе в вагонах соль каменная. Если сумеете, возьмите по камушку». Помню, каждый из нас взял сколько смог, я взяла три камушка, каждый примерно размером с яблоко. Так эта соль нас спасла уже в Казахстане. В поселении, куда нас привезли, не было соли. Мы ее растолкли и понемногу делились с соседями.
КАЗАХСТАН
— Уже когда ехали по территории Северного Казахстана, на каждой станции стали отцеплять по вагону. Наш вагон отцепили на станции Елизаветинка, недалеко от Акмолинска. В нескольких километрах стояли два колхоза — русский и казахский. В колхозах одни старики и женщины, все мужское население на войне. Я до того момента никогда не видела такой нищеты. Нас привезли в казахский аул, нашу семью поселили у русской женщины, у которой муж был казах, он был на фронте. Хорошо запомнилось, как мы открыли ворота и вошли в какой-то длинный, темный, холодный коридор без окон. Мы шли, и я думала: неужели они тут живут? Затем коридор кончился, и мы вошли в избу. Мне врезалось в память: был очень серый, холодный быт в избе. Стол, лавка и печка, из досок сооруженная полка, которая служила кроватью. В доме не пахло уютом и теплом. На постели сидела маленькая девочка лет трех-четырех. На ней не было одежды, она была просто укутана каким-то тряпьем. Хозяйка дома маме что-то объяснила, показала нам место, где мы можем расположиться, и ушла на работу. Мы стали обустраиваться в этой тесной избушке. Постепенно девочка стала к нам привыкать и вставать с постели. Оказалось, что целой одежды на ней вообще не было. В тот же день мама распорола свое платье и сшила ей рейтузы, платье, из рукавов — штанишки, из оставшейся ткани — панаму. Мы с сестренкой натаскали снега, растопили, помыли ее и одели в новое. Вечером, когда пришла хозяйка, она не узнала свою дочь, спросила: «К нам еще кого-то подселили?». А узнав дочку, упала на колени перед мамой, обняла ее ноги, рыдая, благодарила ее. Такая добрая и очень скромная женщина, до сих пор помню ее, — на минуту задумывается Роза-апай, вспоминая те дни. — Люди здесь жили бедно и голодно, но в них было столько человечности, они жалели нас. Нас спасло то, что мы сумели прихватить с собой хоть какие-то запасы продовольствия. Где-то через неделю-другую умер самый младший братишка от воспаления легких. Не было лекарств. А в апреле нас отправили работать в совхоз. Была уже весна и снег стал активно таять, коридор хозяйки от самой калитки до двери в избу растаял, как в той сказке про лисью избушку изо льда. И нашему взору стали открываться невысокие мазанки, которые, как оказалось, были заметены снежными сугробами под самые крыши. Люди расчищали снег от дома до улицы, таким образом, за зиму образовывался коридор-тоннель. Нас всех отправили на работу — готовить совхозный огород к посевной. Папу, как опытного земледельца, назначили бригадиром совхозного огорода. Нам ставили трудодни и с них же высчитывали обеды, которыми кормили раз в день. Сейчас уже всем понятно, что ссыльные и переселенцы были дешевой рабочей силой для властей.
Помню, рядом с деревней было большое озеро Бозайгыр. Там рыбачили, а летом детвора купалась. Постепенно мы все перезнакомились с местными. Они нас жалели. У них у самих ничего не было, жили впроголодь. Мы не знали казахского, они не знали ингушского. Но, помню, подойдет женщина, гладит нас и что-то говорит ласково. На этом огороде, кроме нас, еще депортированные немки работали. Им было еще труднее, они рассказывали, что местные жители их невзлюбили и обзывали фашистами. Немалую роль тут сыграла пропаганда. Когда привозили депортированных, то местным жителям говорили, что везут людоедов и с ними не общаться и не помогать им. А про немцев говорили, что они пособники фашистской Германии и их не надо жалеть. В каждой деревне была своя комендатура, мы отмечались там. Нельзя было самовольно сходить в соседнюю деревню в трех километрах. Знаю, что были случаи, когда коменданты превышали свои полномочия и творили бесчинства. Избивали депортированных, насиловали понравившуюся жертву. Сопротивление расценивалось как преступление и это каралось каторгой. Так и жили в постоянном страхе за себя, за своих близких.
В 1946 году вернулся с войны наш старший брат Хаджимурад. И он рассказывал, как на фронте почтальон сказал ему: «Далгиев, пляши! Тебе письмо из Казахстана!». Брат ответил: «Ты перепутал, у меня никого нет в Казахстане». Так он из письма узнал о нашей депортации и после демобилизации нашел нас. Как только вышло разрешение некоторым депортированным возвращаться, брат вернулся в родное село на Кавказе. Дом наш оказался в запущенном состоянии, там расквартировали военных, которые творили, что хотели. Сад вырубили. Брат полностью заново восстанавливал стены, перестелил полы, посадил новый сад и уже в конце 50-х годов, когда было разрешено выезжать остальным, приехал за мамой. А папа, к сожалению, до тех дней не дожил, он похоронен в Казахстане.
В многочисленной семье Акимовых есть военные, врачи, журналисты, юристы, строители и педагоги. В доме Розы-апай весело и шумно, когда приезжают дети, внуки, правнуки. Вопреки трудностям и суровым климатическим условиям хрупкая Роза выстояла. Она, как и многие ее сородичи, сохранила в себе ингушские корни и приобрела вторую родину для своих потомков, которые заняли достойное место в многонациональной среде Казахстана.
